Меня страшит его состояние. Я скидываю на то, что все произошло сегодня, но… Я искренне боюсь за своего мужа.

– Герман? – трогаю его плечо, и он резко распахивает глаза, пристально смотря на меня. – Тебе нужно отдохнуть. Это был очень тяжелый день.

– Ты права, – соглашается так легко.

– Я приеду завтра с Инной. А после обеда заберу со школы Оксану и опять к тебе.

– Спасибо тебе за все, Мила, – большая ладонь накрывает мою, и сердце пускается вскачь.

Тянусь к его губам и нежно их целую.

– Я очень люблю тебя, – шепчу, запечатлевая свои слова в знак подтверждения.

Выйдя на улицу, я чувствую, как сжатые в тиски легкие принимают кислород, что становится даже больно. Но напряжение от разговора с мужем не уходит и превращается в слезы. Буквально пара капель достигают подбородка, дорожки которых тут же высыхают.

Собрав в кучу себя и свои силы, я сажусь в машину и еду за дочерью.

Мама на панике, хоть и сказала, что все в порядке, так еще и дочь сносит, как только вхожу в квартиру.

– Мамочка, где папа?

– Папа в больнице…

– Он поправится?

– Конечно. С ним все хорошо, и завтра мы поедем к нему после школы.

Я обнимаю свою девочку и смотрю на маму, которая ищет правду в моих глазах, но не найдя иного там ответа, успокаивается.

Мы недолго говорим, потому что уже очень поздно. А приехав домой, быстро переделываем важные дела.

Стоит ли говорить, что Оксана тяжело засыпала. Хотя сама я не была уверена, что ночь пройдет спокойно. Но стоило мне уснуть, как в кровать пришла дочь. В принципе, я этого ожидала, поэтому укрыла ее и снова уснула.

Утром Инна приехала к нам, чтобы мы вместе отправились в больницу.

Высадив Оксану в школе и проследив за тем, как она войдет, я выдвигаюсь дальше. Но долго в тишине мы не остаемся.

– Насколько все плохо, Мил?

– Я не психолог, – отвечаю, задумываясь. – Он и раньше видел трагедии, такова специфика работы. Но в этот раз, что-то не так.

– Может, потому что это связано с ребенком?

Я поворачиваю голову и смотрю на нее, чтобы ответить.

– Вспомни трагедию два года назад.

– Помню, – тушуется сестра мужа. – Это было ужасно.

– Да. Там было много погибших.

Если после такого он не сломался, то почему сейчас?

– Но что же тогда?

– Мы обе знаем, что такое происходит, и боялись, что произойдет с ним.

– Он любит свою работу.

– Я знаю. И надеюсь, что работа с психологом ему поможет.

– Ох… – вздыхает она, но не говорит больше ничего.

– Мы давно не виделись. Как твои дела? – решаю сменить на время тему разговора.

– Как обычно. Работа-дом-работа.

– А с Ромой что у вас?

– Не поверишь, но тоже, как обычно. То вместе, то расходимся. Только не говори Герману. Он его не очень любит.

– Не стану. Он мечтает, когда ты повзрослеешь.

– И это говорит человек, который младше меня на четыре с половиной минуты, – смеется Инна и я не могу не последовать за ней.

Герман

Все повторяется.

Я поднимаю малышку на руки и несу в сторону выхода. Но меняю направление. Я уверен, что оно правильное. Уверен, что в этот раз я смогу… Но меня ударяет проклятая перекладина и я падаю.

Дыхание становится тяжелым, а в груди появляется давящее ощущение, после чего кислород испаряется из моих легких, и я захожусь в диком кашле.

Девочка в моих руках исчезает, и я паникую. Но пошевелиться уже не могу и глаза, ищущие ее, закрываются… медленно и неизбежно.

Сон обрывается, и я просыпаюсь, ощущая, как боль пронзает все мое тело. Мои челюсти так плотно сжаты, что кажется, зубы вот-вот заскрипят и начнут крошиться. Но я все еще напряжен и не могу избавиться от спазма, который парализует, не давая выйти из этого состояния.

Глаза распахиваются и привыкают к темноте, медленно вырывая меня из кошмара.

Спазм в мышцах уменьшается, пока окончательно не сходит и все в момент исчезает.

Я принимаюсь дышать. Глотаю воздух, словно не дышал несколько минут и понимаю, что это дерьмовое начало моего восстановления.

Глава 3

При виде сестры и жены вошедших в мою палату я чувствую, что меня отпускает состояние какого-то внутреннего беспокойства и раздрая.

Инну я не видел уже пару месяцев. А рядом с ней почему-то всегда наступает покой. Может, это обуславливает наша связь как двух близнецов, не знаю.

Они обе садятся по обе стороны от моей кровати, поставив пакеты с продуктами на тумбу. Мила улыбается, Инна что-то болтает без умолку, как всегда. Не хватает только дочери.

Я чувствую… чувствую, что могу дышать, хотя бы сейчас.

– Ты приехала надолго? – устремляю взгляд на сестру, чуть подтянувшись на подушке.

– Точно смогу сказать только завтра. Потому что сорвалась внезапно. Если все на работе решится и начальство не будет против, то пару недель точно с вами проведу.

– Отлично. А то пока выйду ты уже уедешь.

– Ты главное – скорее поправляйся, – улыбается Мила и берет в свои руки мою ладонь. Смотрит доверчиво и с беспокойством.

– Это я могу, – делаю все возможное, чтобы ответная эмоция была настоящей.

Когда они обе уезжают, время снова замедляется и наступает тишина, в которой мне быть невыносимо.

Но меня снова спасают. Сначала коллеги. Потом родители и снова Мила, которая приехала с дочерью.

Когда Оксана прослезилась и обняла, эмоции переплетались с чувством вины за свои мысли до этого, но и остаточным горьким привкусом гари, которое не выветришь, открыв настежь окна.

– Папа, ты скоро домой?

– Думаю да. Может, пару дней заставят поваляться.

– Хорошо, – она поднимает глаза и смотрит внимательно и так по-взрослому для своих восьми лет. – Страшно было, пап?

Я сжимаю ее плечи и хмурюсь непроизвольно.

– Я в тот момент страха не испытывал.

– Значит, ты герой, папочка, – снова опускает свою голову на мою грудь, а я сталкиваюсь взглядом с женой.

Возможно, она видит мой протест. Или же понимает, что я думаю по поводу этого слова. Именно поэтому она начинает говорить.

– Конечно, твой папа герой, дочка. Как же иначе? Расскажи отцу, что за конкурс у тебя намечается в школе.

– Я буду учить большое стихотворение про солдат. Приедут все-все школы с района.

– Надо же. Я тобой очень горжусь.

– Но я же еще ничего не сделала.

– Но я знаю, что ты будешь лучшей, независимо от результата.

В больнице меня оставили на три дня. Ушиб ноги был не таким сильным. Поясница тоже подлежала восстановлению. Остальные ссадины и синяки вообще не имели значения.

Я не смотрел все эти дни новости. Не слышал ничего о последствиях и не спрашивал ничего у других. Мне требовалось время.

Но когда я приехал домой, то столкнулся с той самой женщиной… той самой матерью, ребенка которой не спас и не знал, что ей сказать.

Я просто не знал, кого она видит перед собой.

Это была невысокая, лет тридцати пяти женщина. Ее глаза были пусты, а на голове повязан черный платок.

Мила говорила мне, пока я был в больнице, что видела ее. Что вспомнила и маму девочки и самого ребенка соответственно. Да и СМИ об этом трубили. Поэтому сейчас знала кто перед нами. Я тоже знал.

– Здравствуйте, – опираюсь на здоровую ногу и стараюсь стоять ровно, пока что мне это удается не очень хорошо. – Простите… Я…

– Спасибо, что попытались, – говорит, всхлипывая.

– Я пытался… клянусь…

– Я знаю… – сипло отвечает она и развернувшись уходит.

Не говоря ни слова, я опираюсь на временную трость и ухожу в подъезд.

Дома была тишина. Я попросил Милу не устраивать званые обеды. Она даже Оксану отправила к своим родителям на выходные, потому что сегодня пятница.

Жена с сестрой ходят где-то в гостиной, я же запираюсь в спальне и не планирую выходить.